Как на духу признаюсь – я за свою жизнь загубил не одну щучью жизнь. А вылавливать их на жерлицу меня пристрастил мой папашка. Все началось после того, как еще в девятьсот «лохматом» году он закрутил с одной бабенкой и бросил мамку, оставив у нее на руках меня, то есть своего первенца, и моего младшего братишку. На двоих нам тогда было шесть лет.
Спасаясь от упреков и преследований многочисленной родни как с маминой стороны, так и со своей тоже, батяня наш свалил с этой самой молодайкой в северный Казахстан. Где в это время разворачивалась целинная эпопея, и только моего папашки как раз там и не хватало.
А мамуля, промучившись одна с нами и с муками ревности несколько месяцев кряду, не выдержала и, выведав адрес своего непутевого муженька (они ведь были не разведены), сгребла нас в охапку и поехала в этот самый Казахстан.
Батя мой, как оказалось, прибился к колхозу «Красный октябрь» в Павлодарской области, куда мы и приехали жарким июньским днем.
Жил он в небольшой деревушке, бывшем казачьем форпосте, стоящем на высоком берегу, под которым, среди зеленых-презеленых лугов с шарообразными островками ивовых кустов, уютно раскинулись пойменные озера, обрамленные камышами.
Вот на одном из этих озер –Долгом, - мамка и нашла нашего батю, не застав его дома. Посевная к тому времени закончилась, сенокос еще не начинался, потому он и отдыхал с удочкой на берегу.
Помню, как мы спустились по песчаному взвозу под старый иртышский берег и пошли узенькой тропкой, протоптанной в зеленой густой луговой траве, к высокой стене камышей, шевелящих на легком ветру пушистыми кисточками.
Младший брательник сидел на руках у матери и орал благим матом, потому что его вовсю жарили комары, а я, держась за руку матери, семенил сзади и с любопытством озирал окрестности, хотя комары и меня не обделяли своим вниманием.
Высоко в бледно-синем, как бы выцветшем, небе сияло ослепительно белое солнце, везде вокруг порхали разноцветные бабочки, тренькали кузнечики, разноголосо щебетали какие-то птахи. И в прогалине среди камышовых зарослей я увидел знакомую коренастую фигуру с блескучей лысинкой на темени (отец рано облысел). Он как раз широко размахнулся какой-то длинной палкой, и от нее на воду со свистом упала длинная нитка с привязанным ближе к концу зеленым узлом из камыша.
Мать негромко позвала отца по имени, он обернулся и уронил удочку. А я заорал во все горло:
- Папка-а-а-а! – и помчался прямо по шуршащей траве к самому своему любимому тогда человеку.
Тут опять заревел примолкший было младший братишка, тоненько заскулила мама, у отца тоже искривилось лицо, и он, шмыгая своим большим, перебитым у самых глаз носом, торопливо и косолапо пошел к нам навстречу, вытянув руки.
Руки эти, грубые, с изломанными и грязными ногтями, были все в чешуе и противно пахли рыбой. Но как у меня зашлось сердечко, когда я оказался на этих руках и мокрая отцова щетина, знакомо пахнущая табаком, стала колоть мне щеки, шею!
И тут отец краем глаза увидел, что зеленый узелок из камыша (это, как я потом узнал, был самодельный поплавок), пляшущий на мелкой ряби зеленоватой воды, вдруг как-то особенно сильно дрогнул и просел, а потом вообще плавно утонул и поехал-поехал под водой куда-то вбок.
Лицо у отца сразу сделалось каким-то хищным, сосредоточенным, он быстро, но осторожно поставил меня на землю, а сам подобрал валяющуюся наполовину в воде, наполовину на берегу, палку (удилище) и, выждав несколько секунд, пока узелок поплавка не растворился в зеленой толще воды, плавно и сильно потащил натянувшуюся нитку (леску) вверх. И тут вода забурлила, на конце натянувшейся до звона лески показалась большая и невероятно красивая рыбина: с алыми плавниками и хвостом, сине-зелеными, переливающимися на солнце крутыми боками и белым брюхом. Она отчаянно молотила кроваво-красным хвостом и хватала округлым ртом воздух.
Но отец подвел ее по воде к вязкому берегу, истоптанному его сапогами, и потом вытянул еще дальше, к траве.
- Вот, сына, смотри, это окунь! – с ликованием сказал он, вытащив изо рта рыбы крючок и двумя руками поднеся к моему лицу сильно изгибающееся и пытающееся вырваться покрытое мелкой и очень плотной чешуей веретенообразное тело. В лицо мне полетели брызги воды, я испугался и сделал шажок назад.
ейчас отец выглядел куда радостней и оживленней, чем когда увидел нас.
- Не бойся, сына! – сказал он, улыбаясь. – Это всего лишь рыба. Сегодня вечером узнаешь, какая она вкусная.
Это означало, что отец принял наш приезд к нему как свершившийся и неизбежный факт. Так наша семья вновь воссоединилась. Я не знаю подробностей того, как был разрешен вопрос с той отцовской пассией, с которой он и оказался в этих благословенных целинно-рыбных краях. Но вечером, когда мы ели действительно очень вкусную жареную рыбу на квартире папашки, другой женщины, кроме матери, с нами не было.
А отец с той поры частенько брал меня на рыбалку и научил ловить не только чебаков и окуней, но и щук на жерлицу. Чему я с удовольствием предавался и в детские годы, и, тем более, став взрослым.
Даже перебравшись после армии на работу в райцентр, я, тем не менее, в летние месяцы чуть ли не каждые выходные наезжал в свою деревушку, чтобы половить щук на ставшем любимым и мною озере Долгом. Тем более, что и ехать надо было всего-то 25 километров. В пятницу после работы шел на вечерний автобус, а уже в субботу ранним утром тихохонько сидел в лодке, привязавшись цепью к береговым камышам и забросив жерлицы с носа и кормы.
Пустым с рыбалки обычно никогда не возвращался: уносил с озера минимум две-три щуки, ну и там с полведра чебачков и окушков. Долгое во время весеннего половодья всегда заливалось водами вышедшего из берегов Иртыша, и рыбные запасы в озере потому всегда обновлялись.
В тот день, к которому я и веду этим окольным путем свой рассказ, погода была ветреной, озеро сильно волновалось, клевало неважно, да и поплавок прыгал как сумасшедший, что очень раздражало. Уже с утра можно было понять, что рыбалка в этот день не задастся, но я проявил ослиное упрямство. Однако просидев часа два на лодке, под порывами ветра без конца норовящей оторваться от камышей и уплыть куда подальше, и поймав всего с дюжину сорожек и пару окуней (щуки же проигнорировали мои жерлицы), я плюнул на такую рыбалку и решил уйти домой.
Поставив лодку на место, я закинул снасти на плечо и, помахивая ведром, не заполненным уловом и на четверть, грустно поплелся домой. Уже проходя мимо пустынного в этот ветреный и прохладный день купального места озера в большой прогалине среди камышей, известного как Две Лесинки (хотя на истоптанном босыми ногами берегу давно уже не было никаких «лесинок», а шелестящие на ветру кудрявые кусты тальника, ольхи, боярышника, джигиды, крушины и черемухи и росли выше, на подступающей к озеру природной террасе), у самого берега заметил под водой корягу.
- Непорядок! – решил я. – Детишки придут купаться, наткнутся. Надо бы ее вытащить.
Уронив удочки с плеча на землю и поставив ведро, я уже развернул отвороты своих бродней, чтобы войти в воду, как вдруг мне почудилось, что коряга движется. Я пригляделся и обомлел. У коряги, притаившейся у самого берега под покрытой рябью водой, были глаза, причем очень недружелюбные, и эти глаза внимательно следили за каждым моим движением. И я понял, наконец, что никакая это не коряга, а щука. Вернее, щучища, почти с метр длиной!
Я таких вообще-то видел, но сам их, тем более здесь, на Долгом, еще не ловил. Эта, видимо, или из Иртыша в нынешний весенний разлив заплыла, или здесь отожралась за многие годы, счастливо избегая блесен, жерлиц, бредней, сетей и вентерей.
Но что она делает под самым берегом? Может, преследовала чебака какого или окуня, загнала в камыши и теперь поджидает, когда он выплывет обратно? Щуки – они такие, их часто можно увидеть на поверхности воды, караулящих своих жертв под лопушистыми листьями кувшинок или в хитросплетениях водорослей.
Вот бы ее выволочь! Но как такую страхолюдину взять?А если попробовать закинуть жерлицу с живцом? Но она же, тварь, меня видит, и сообразит, что я открыл на нее охоту. Хотя – какие там у нее мозги, одни инстинкты. И я решил попытать счастья. Быстренько размотал одну из двух жерлиц, сунулся в ведро с уловом… Но увы, еще живые окуни были слишком крупны для наживки, а чебаки заснули.
Чертыхнувшись с досады, я, безо всякой надежды на успех, все же насадил на тройник снулого чебачка размером с ладошку и, легонько размахнувшись удилищем, послал леску в направлении стоящей на месте и слегка шевелящей плавниками щуки.
Чебак и пробковый поплавок шлепнулись на воду одновременно, вызвав излишний шум. Щука тут же сдала назад и отплыла от погрузившегося в воду живца сантиметров на тридцать.
Поняв свою оплошность, я осторожно вытянул жерлицу обратно, сдвинул поплавок по леске к самому верху и снова закинул чебачка в воду. Сверкнув серебряным боком, он стал медленно погружаться рядом с щукой. Щука развернулась на месте, следя за появившейся чуть ли не у нее под носом рыбы.
Я слегка повел удилищем, опустил, снова повел. И снулый чебачок отменно сыграл свою последнюю роль живца: он то всплывал к поверхности, то снова опускался на дно. И щука не выдержала искушения. Помедлив, она все же метнулась к дразнящему ее живцу, взбив хвостом облако мути и, хапнув огромной разинутой зубастой пастью бедного чебачка, тут же устремилась в глубину.
Леска жерлицы натянулась и стала вычерчивать дугу в сторону береговых камышей. Появилось непреодолимое желание потащить удилище на себя. Но по многолетнему опыту вываживания щук я знал: надо ей дать хотя бы минуту, чтобы она успела заглотить живца. И тогда уже точно не сойдет с тройника. Однако и позволить ей забиться в камыши нельзя: тогда пиши пропало.
С колотящимся сердце и пересохшей от волнения глоткой, я перебирал ногами в броднях по земле, выбирая позицию поустойчивей. И когда удилище у меня изогнулось дугой, а толстая нулевая леска зазвенела, вспарывая воду у самых камышей, тут-то я и потянул жерлицу на себя.
Щука, почувствовав, что кто-то пытается вытащить ее на свет божий из ее уютного дома-озера, рванула леску так, что я чуть не упал. И больше ни на миллиметр подтащить к себе я ее не мог – рыбина с чудовищной силой рвалась в спасительную глубину.
Вывернуть пяти-шестикилограммовую щуку – а я уже был уверен, что весит она не меньше, - из воды так просто не получится. Тем более, что во время первого ее рывка послышался легкий треск – это надломилось подсохшее за время моего двухнедельного отсутствия удилище в верхней его трети. Еще два-три таких рывка, и этот надломленный кусок оторвется, и щука уйдет вместе с жерлицей, оставив меня с носом. Вернее, с обломком удилища в руке.
Оставался лишь один способ перебороть ее – вытянуть жерлицу на манер закидушки. Что я и стал делать, перехватывая удилище руками попеременно и с силой подтягивая его к себе.
Щука почувствовала, что ее вытягивают наружу, и сама свечкой сиганула кверху, вылетев из воды в туче брызг, и шлепнулась обратно в озеро. Леска в это время дала слабину, и я, бросив удилище, ухватился за нее и стал тянуть на себя, постепенно наматывая на кулак. Просто удивительно, как я тогда не порезал руки – щука отчаянно металась из стороны в сторону, пытаясь вырваться, но тройник крепко сидел у нее в пасти, и вскоре темная спина рыбины появилась на поверхности воды. Еще несколько секунд – и она, яростно изгибающаяся и хлопающая по земле сильным хвостом, оказалась у моих ног.
Вот такая у меня однажды случилась незабываемая и неповторимая в полном смысле этого слова рыбалка…
